«BORISPOLETZ (Platon de), 4, r. Bayard, ancien colonel d'artillerie au service de S. M. l'empereur de Russie.
185 — Portrait de M. Sinat.
Bon portrait.
M. Borispoletz est une des victimes du Jury. Il avait un excellent tableau représentant Saint André introduisant le christianisme dans la Russie. MM. du Jury, qui sont des Grecs dans toute la force du terme, l'ont repoussé parce que cet artiste avait eu la naïveté de croire qu'en France il fallait peindre des Russes avec des figures russes et non grecques ou romaines. On voit bien que M. Borispoletz est étranger, et qu'il ne connaît point les us fit coutumes de l'Académie».
«Г-н Борисполец стал жертвой жюри. Он представил большую картину «Св. Андрей вводит христианство на Руси». Гг. судьи, греки во всех смыслах этого слова, отвергли её, ибо художник наивно полагал, что во Франции позволено изображать русских похожими на русских, а не на римлян или греков. Беда в том, что г-н Борисполец приехал из-за границы и не знает обычаев, заведённых в Академии».
Я пытался найти какие-то подсказки на картине. Пришёл к выводу, что подразумевается широкое нижнее течение Темзы, изобилующее мелями. Лоцман здесь необходим – и фрегат намерен взять лоцмана с этого ялика на переднем плане. Пожалуй, ялик мелковат в сравнении с другими изображениями лоцманских лодок на Темзе. Вдали виден берег и на нём – маяк.
Маяк я опознать тоже не смог. В самом Грейвсенде маячишко был маленький, на сваях (его описывал Диккенс в романе «Обманутые надежды»). Но это и не Грейвсенд – река расширяется несколько ниже по течению. В общем, вопрос повисает в открытом виде.
МАТЕРІАЛЫ для ИСТОРІИ ХУДОЖЕСТВЪ ВЪ РОССІИ.
КНИГА ПЕРВАЯ.
НИКОЛАЯ РАМАЗАНОВА.
1863.
БОРИСПОЛЕЦЪ, ПЛАТОНЪ ТИМОФЕЕВИЧЪ.
Съ большиъ прискорбіемъ заношу на эти страннцы нѣкоторыя свѣденія о жизни любителя-художника, П. Т. Бориспольца. Хотя онъ и ЖИВЪ въ настоящее время; но съ 1851 года онъ уже умеръ для искусства. Его, страстнаго поклонника красоты, человѣка въ высшей степени дѣятельнаго, постигло страшное несчастіе, онъ ослѣпъ на оба глаза и находится въ крайне бѣдственномъ положеніи. Всѣ, кто знали его, скорбятъ о немъ душевно. К. Т. С., не впервые простирающій свою спасительную руку художникамъ, и въ этомъ случаѣ показалъ свое великодушіе. Будучи извѣщенъ изъ Рима, отъ Ѳедора Антоновича Моллера, о крайнемъ положеніи Бориспольца, любитель пріобрѣлъ прекрасную копію этого художника съ «Святаго семейства», Рафаэля, оригиналъ которой находится въ Версалѣ, въ спальнѣ Людовнка XV. Сверхъ назначенной цѣны, пріобрѣтшій добровольно добавилъ эту сумму, сострадая къ несчастливцу. Положимъ, что слѣпота художника не сопровождается никакими физическими болями, но каковы должны быть его страданія душевныя?!
Въ 1848 году, Борисполецъ написалъ съ натуры видъ Рима; Дѣвочку съ собачкой (принадлежитъ г. Веневитинову); Іисуса въ вертоградѣ (некончено); а въ 1852 году, онъ уже не могъ видѣть красотъ Рима; — и это случилось съ человѣкомъ, который всю жизнь дышалъ и дышить однимъ искусствомъ!.... П. Т. представляетъ собою исключительную высокую натуру художника. Воспитывался онъ во 2-мъ петербургскомъ Кадетскомъ Корпусѣ и, по выпускѣ, поступилъ на службу въ артиллерію; но въ то же время любовь къ живописи постоянно проникала все существо этого человѣка и заставляла его посѣщать классы Академіи художествъ (ходить ежедневно на Васильевскій островъ съ Бассейной). Мы всегда удивлялісь, какъ могь успѣвать Борисполецъ въ искусствѣ при его многочпсленныхъ разнородныхъ занятіяхъ: онъ служилъ при арсеналѣ, занимался въ штабѣ Его ВЫСОЧЕСТВА Великаго Князя Михаила Павловича, устроивалъ, въ тоже время, чертежную при Артиллерійской Технической школѣ, гдѣ читалъ безплатно, по воскреснымъ днямъ, механику; изготовлялъ рисунки оружій. Необыкновенною дѣятельностію своей и энергіей Борисполецъ обращалъ на себя особенное вниманіе В. К. Михаила Павловича; за нее же былъ щедро поощряемъ отъ начальника Артиллерійскаго Штаба, кн. Долгорукова, — и чрезъ нее былъ лично извѣстенъ ГОСУДАРЮ НИКОЛАЮ ПАВЛОВИЧУ. Одно время онъ приготовлялся къ морскому путсшествію, въ свитѣ Его ВЫСОЧЕСТВА Великаго Князя Константина Николаевича. П. Т. изучалъ рисованье и живопись урывками, между служебными занятіями, и успѣвалъ такъ быстро, что другой, при совершено правильномъ ходѣ изученія, не опередилъ бы его. Что бы было съ Бориспольцемъ, если бы онъ съ дѣтства своего баюкался въ колыбели Академіи Художествъ? Для него были доступны масляныя краски, образа, пейзажи, портреты, перспектива, акварели, морскіе виды, жанръ, скульптура; однимъ словомъ, за что онъ ни брался, все выходило изъ подъ рукъ его, если не въ совершенствѣ, то въ такомъ удовлетворительномъ видѣ, что опять нельзя было не пожалѣть, — зачѣмъ онъ не былъ воспитанникомъ Академіи. Въ продолженіи всей жизни этотъ художникъ боролся съ неудачами, препятствіями и лишеніями, безпрестанно выроставшими предъ нимъ на пути къ совершенствованію; но ничто не могло охладить въ немъ любви къ искусству и поколебать въ немъ настойчиваго стремленія къ прекрасному; несмотря ни на какое горе, поражавшее его сильно лишь на мгновеніе, отъ него вѣяло постояннымъ весельемъ, довольствомъ духа и свѣтлою надеждой на лучшее будущее. Наконецъ онъ вышелъ въ отставку подполковникомъ, и послѣ этого уже ничто не мѣшало П. Т. отдаться всею душою любимымъ занятіямъ. По поручепію предсѣдателя Общества поощренія художниковъ, Ѳ. И. Прянишникова, незадолго до отъѣзда своего за границу (*), онъ написалъ большой образъ Воскресенія, для петербурской почтамской церкви, и, для этого же образа, по собственному рисунку, самъ вылѣпилъ модель богатой и многосложной рамы. Около этого же времени художникъ написалъ 28 образовъ, для рязанскаго помѣщика Шувалова. Въ немъ было такъ много энергіи и горячности къ дѣлу, что нерѣдко онъ одушевлялъ своимъ примѣромъ гораздо младшихъ себя; младенческая доброта его сердца вошла между нами въ поговорку: добръ-какъ Борисполецъ, говорили мы, желая опредѣлить въ другомъ высшую степень доброты. Онъ постоянно готовъ былъ отдать послѣднее ближнему и не только для того, чтобы быть полезиымъ; но иногда просто изъ желанія принести ему удовольствіе; предупредительность его и всегдашняя готовность оказать услугу совѣтомъ и дѣломъ были также отличительными чертами его характера; однимъ словомъ, Борисполецъ не только любилъ жить самъ, но любилъ жить и въ другихъ. У него не было другихъ разговоровъ какъ объ искусствахъ; говорилъ онъ ясно, мѣтко, увлекательно и такъ быстро, что К. П. Брюлловъ, многоуважавшій П. Т., замѣтилъ, что онъ говоритъ какъ пятачками сыпетъ. Самыя сходки молодежп въ квартирѣ Бориспольца были посвящаемы чисто художественному препровожденію временп, проказамъ и шалостямъ, носившимъ на себѣ отпечатокъ изящнаго; такъ у него дѣлались нами, по случайнымъ точкамъ, эскизные рисунки изъ двухъ, трехъ фигуръ, непремѣнно съ сюжетомъ; такъ проводились иногда цѣлыя вечера,— и тотъ, кому удавалось перещеголять своихъ собратій въ изобрѣтательности, получалъ отъ добродушнаго хозиина призъ, состоявшій изъ пастета и бутылки вина, или чего нибудь подобнаго, что и предлагалось отъ побѣдителя въ художественныхъ играхъ, тутъ же, на ужинъ, всѣмъ присутствовавшимъ. За ужиномъ слѣдовали чтеніе, пѣніе, музыка, а иногда характерные и каррикатурные танцы, съ оригинальнымъ въ высшей степени маскарадомъ, посреди котораго постоянно отличался изобрѣтательностью нашъ незабвенный Василій Ивановичъ Штернбергь (**).
Минуты отдыха П. Т., послѣ его изумительной дѣятельности, были для него дѣйствительно свѣтлыми минутами, въ которыя онъ хлопоталъ самъ около кофейника или самовара, какъ радушный хозяинъ, никогда немогшій ни завтракать, ни обѣдать одинъ, хотя бы на завтра и ѣсть было нечего. Первымъ развлеченіемъ и забавою его было — прокатиться по невскому проспекту или загороднымъ островамъ; но уже ни какъ не одному, на бѣговыхъ дрожкахъ, на любимомъ своемъ бѣломъ жеребцѣ, арабской крови. Красивый конь, прозванный Васькой, доставляя такое удовольствіе своему господину, пользовался полнымъ его расположеніемъ и былъ для него неизмѣннымъ другомъ; иногда бѣгая на свободѣ, умное животное являлось на зовъ хозяина и лакомилось изъ рукъ его сахаромъ. Въ минуты недостатка П. Т. говаривалъ: только бы Васька былъ сытъ, а я то ничего! — Когда же довелось этому художнику ѣхать на свой счетъ за границу, онъ проливалъ слезы по своемъ конѣ, отдавая его на попеченія своему брату. Этотъ же Васька послужилъ художиику превосходной моделью въ картинѣ его «Александръ Македонскій усмиряеть Буцефала», за которую онъ надѣялся получить большую золотую медаль отъ Академіи; но зрѣлые года лишили его этого права, какъ мы замѣтилп выше, на эту награду. Въ горячемъ порывѣ увидѣть Римъ, Борисполецъ серьёзно собирался ѣхать туда на бѣговыхъ дрожкахъ, на своемъ Васькѣ. Этотъ же конь, убранный цвѣтами, везъ, на бѣговыхъ дрожкахъ, Карла Брюллова, въ главѣ большаго поѣзда на тѣлегахъ, въ Юки, загородное мѣсто подъ Петербургомъ, гдѣ, на живописныхъ возвышенностяхъ, скульпторъ Климченко, живописецъ Михайловъ, Борисполецъ и пишущій эти строки давали прощальный праздникъ товарищамъ, предъ своимъ отъѣздомъ за границу.
Тогда на одномъ изъ литературныхъ вечеровъ, у двухъ вмѣстѣ жившихъ художниковъ, при обиліи стакановъ для чая, была единственная серебренная чайная ложка, которая и вѣшалась среди комнаты, на мѣсто люстры, съ надписью: всѣмъ мѣшаетъ и никому не мѣшаетъ.
Праздникъ этотъ воспѣлъ въ удачныхъ стихахъ Ѳ. Г. Араловъ, постоянный умный собесѣдникъ и запѣвало молодыхъ художниковъ этого времени.
Съ 1843 года я не видалъ П. Т. и мало знаю о его пребываніи въ чужихъ краяхъ. Тамъ онъ сдѣлалъ нѣсколько, въ высшей степени замѣчательныхъ, копій съ Рафаэля, Тиціана и другихъ знаменитыхъ мастеровъ. Въ Парижѣ онъ написалъ видъ: Pont Royal, который былъ розыгранъ въ лотереѣ между членами Общества поощренія художниковъ; во Флоренціи скопировалъ Мадону Сакки; тамъ же написалъ нѣсколько образовъ въ Православную церковь, которая устроивалась г. Демидовымъ; для него же написалъ съ натуры двухъ быковъ, присланныхъ изъ Апгліи. Въ Вѣнеціи началась порча зрѣнія у Бориспольца, при копированіи знаменитой картины Тиціана «Мученіе Св. Петра Доминиканца», находящейся въ церкви Святыхъ Іоанна и Павла, гдѣ художникъ, при нестерпимомъ холодѣ и сквозномъ вѣтрѣ, въ извѣстное время дня, пользовался проникавшимъ чрезъ окно солнечнымъ лучемъ, усиленно освѣщавшимъ оригиналъ. Копія сдѣлана превосходно, — и да пошлетъ Господь если не совершенное исцѣленіе, то хотя облегченіе недуга замѣчательному художнику и прекраснѣйшему человѣку! Это общая молитва всѣхъ знающихъ коротко Платона Тимофѣевича.
Да проститъ онъ мнѣ, если изъ желанія сохранить память о достойныхъ художникахъ, я позволю себѣ маленькую нескромность. Представляя матеріалы для будущаго біографа русскихъ художниковъ, я нехочу пропустить ничего характернаго изъ ихъ жизни. Почти совершенное незнаніе Французскаго языка было немалою помѣхою нашему художнику въ его парижскомъ быту; вотъ одинъ изъ многихъ случаевъ, надъ которымъ, впослѣдствіи, смѣялся самъ П. Т. Въ день пріѣзда въ Парижъ, онъ, одинъ, отправился за городъ, гдѣ засмотрѣлся на гулявшихъ и пировавшихъ французовъ и француженокъ. Къ ночи послѣдніе разъѣхалпсь по домамъ, а нашъ художникъ остался за полночь одинъ, глазъ на глазъ съ содержателемъ трактира, начавшимъ сперва посматривать на часы, потомъ искоса на Бориспольца; уже была пора запирать увеселительный домъ. Хозяинъ, видя недвижимое положеніе незнакомаго ему гостя (***), началъ дѣлать ему вопросы, безъ сомнѣнія, на французскомъ языкѣ; а П. Т., новичекъ въ Парижѣ, сидитъ себѣ смирнехонько, ничего не отвѣчаетъ и лишь напрягаетъ всю свою память, дабы вспомнить: какъ назвать пофранцузски биржу, потому что онъ остановился въ гостинницѣ близь нея, и безъ этого слова не можетъ дать никакого понятія о мѣстѣ своего жительства. Проходитъ еще нѣсколько времени.... какъ вдругъ Борисполецъ вскакиваетъ съ своего мѣста, бросается къ хозяину и кричитъ: bourse, bourse, bourse! — Испуганный хозяинъ трактира хватается за свой карманъ и бѣжитъ отъ него; является прислуга. Когда дѣло объяснилось, безъ сомнѣнія, все, что было живаго въ домѣ, покатилось со смѣху. [Парижская фондовая биржа действительно именовалась La Bourse; но выражение La Bourse Ou La Vie означает «кошелёк или жизнь»!] Вотъ что значитъ предательскій французскій языкъ, съ его несмѣтнымъ богатствомъ каламбуровъ, — и честнѣйшаго, благонамѣреннѣйшаго человѣка выдалъ за разбойника. Нѣтъ, нашъ языкъ, право лучше! Ужъ на немъ что брякнешъ, такъ не въ бровь, а прямо въ глазъ.
Позже я видѣлъ П. Т. въ Петербургѣ, возвратившпмся изъ за границы; тогда онъ нанималъ комнатку у каретника (****), близь церкви Пантелеймона, и ходилъ ощупывая предметы руками; но привѣтливая и огненная его натура тотчасъ встрепенулась при звукахъ давно знакомаго голоса. Не смотря на всѣ мои просьбы остаться спокойнымъ, П. Т. началъ, какъ гораздо прежде бывало, хлопотать о завтракѣ, кофе, хотя я былъ увѣренъ, что все это изготовляется на послѣднія деньги, потому что только нѣсколько дней спустя, послѣ моего посѣщенія, Бориспольцу былъ назначенъ, чрезъ военное вѣдомство, пенсіонъ.
Слѣпецъ, потерявъ надежду вновь заниматься живописью, началъ въ Парижѣ учиться на арфѣ, которая, при возвращеніи Бориспольца въ Россію, связала его, ѣхавшаго на послѣдніе гроши и легко одѣтаго, по рукамъ; но съ арфой онъ низачто не хотѣлъ разстаться. Встрѣтя въ Варшавѣ привезенное изъ Петербурга тѣло умершаго тамъ Португальскаго посланника, художникъ всспользовался слѣдовавшимъ обратно гробовымъ ящикомъ и, на долгихъ, пріѣхалъ въ немъ, вмѣстѣ съ арфой, въ Петербургь.
Когда я посѣтилъ П. Т. въ Петербургѣ, онъ хотѣлъ для меня сыграть что нибудь, но половина струнъ арфы перелопались, какъ оказалось. — «Эта арфа похожа на меня!»—замѣтилъ съ горькой усмѣшкой Борисполецъ, котораго, при усиленныхъ хлопотахъ объ устройствѣ судьбы своей, я встрѣчалъ потомъ очень раздражительнымъ; но и тогда онъ не терялъ еще надежды на возвращеніе зрѣнія и, получивъ пенсіонъ, уѣхалъ снова въ Парижъ, говоря, что тамъ онъ встрѣтилъ болѣе готовности въ людяхъ — провожать его при переходѣ чрезъ улицы; но вѣрно слѣпцу вездѣ худо: на одной изъ парижскихъ улицъ, на Бориспольца наѣхалъ экипажъ, сбилъ его съ ногь и лошадь сильно ударила его ногой въ голову, а копытомъ другой помяла руку.
Родился Платонъ ТИМОФѢЕВИЧЬ ВЪ Черниговской губерніи, въ мѣстечкѣ Гоголевѣ, Остерскаго уѣзда; отъ роду ему 56-ть лѣтъ.
(*) Онъ употреблялъ всѣ усилія, чтобы получить большую золотую медаль оть Академіи, чего желалъ и Карлъ Брюлловъ; но уставъ послѣдней предписывалъ награждать этой медалью лишь въ извѣстный возрастъ, а П. Т. былъ старше положенныхъ лѣтъ. Когда ему вмѣсто желаемой медали, предложили званіе академика, онъ наотрѣзъ отъ этого званія отказался.
(**) Характеръ этихъ вечеровъ былъ одинаковъ со сходками почти всѣхъ молодыхъ художниковъ тридцатыхъ и начала сороковыхъ годовъ. Замѣчательно, что русскіе художники никогда не занимались такъ литературою и не сходились такъ близко съ нашими литераторами, какъ въ это время. Этимъ мы много были обсязаны преподавателямъ русской словесности въ нашей Академіи, Василію Тимофѣевичу Плаксину и Дмитрію Алексѣевичу Меньщикову.
(***) П. Т. очень малаго роста, съ блестящими (былъ) глазами и съ большимп чсрными усами. По живости характера и быстротѣ движеній онъ имѣетъ много общаго съ М. И. Глинкой.
(****) Это, болѣе нежели скромное, помѣщеніе составляло рѣзкую противоположность съ прежними помѣщеніями П. Т., любившаго просторъ и свѣтъ. Въ бытность свою въ Париже, художникъ, наниммая огромную мастерскую и работая неутомпмо, нерѣдко былъ безъ денегь, которыя неполучались въ срокъ, или не было сбыта картинамъ. Въ одну изъ такихъ критическихъ поръ, Борисполецъ дошелъ до того, что хозяинъ мастерской, хотя очень любившій П. Т., долженъ былъ ему отказать; — тогда художникъ запасся большущимъ холстомъ, который натянулъ на раму въ мастерской, говоря хозяину, что получилъ огромный заказъ; такимъ образомъ мастерская удержалась за Борисполъцемъ. На самомъ же дѣлѣ, П. Т. трудился, по прежнему, надъ небольшими картинами, вырѣзая холсты для нихъ изъ большаго; встрѣтясь же съ Степаномъ Александровичемъ Гедеоновымъ, былъ ему обязанъ улучшеніемъ своего матеріальнаго положенія, почему произноситъ это имя съ благодарностію. Также въ Парижѣ, П. Т. занимался картинами: Отдыхъ Святаго семейства, Св. Андрей Первозванный; къ трудамъ этимъ его поощрил извѣстный живописецъ Генрихъ Шефферъ, профессоръ скульптуры Дюре и нашъ превосходный архитекторъ, Сергѣй Андреевичъ Ивановъ, родной братъ славнаго Александра Иванова.
Вот, собственно, та картина про Андрея: "Проповедь святого Андрея скифам" (1847), которую художник подарил великому князю Александру Павловичу, а тот впоследствии подарил на 100-летие Андреевской церкви, что в Киеве. Эта работа до сих пор висит справа перед алтарем церкви.
Помимо многих других разрозненных работ, кисти Платона Тимофеевича принадлежит самый известный портрет композитора Даргомыжского (написанный в Париже). А композитор Мусоргский посвятил художнику романс на стихи Кольцова «Много есть у меня теремов и садов».
БОРИСПОЛЕЦ (БОРИСПОЛЬЦ) Платон Тимофеевич 20 марта (1 апреля) 1805, д. Гоголево Черниговской губ. - 30 июня 1880, С.-Петербург. Если встретите указание, что Платон Борисполец погиб в Париже под колёсами телеги – так не верьте. Ещё пожил, хоть и слепой, и пользовался всеобщей любовью.