22. Крымская война приближается.
За время нашего пребывания у берегов Перу политические волнения в этой стране переросли в гражданскую войну, в результате которой впоследствии Эченике был свергнут и сменен на посту президента генералом Кастилья, однако наши мысли в начале 1854 гораздо более занимали новости из Европы, нежели политические беженцы у нас на борту, неудачи Эченике и часто комичные попытки найти Кастилью у нас на корвете.
Ещё годом ранее, когда мы покидали Францию, на Востоке зрела гроза - но большие события, по условиям того времени, развивались медленно, и 1853 год прошел без особых тревожных вестей из Старого Света. Но уже в первые месяцы 1854 года конфликт обозначился определённо и неизбежно, и с каждой почтой из Европы мы ждали известия, что война между западными державами и Россией объявлена. Французская и английская эскадры востока Южного океана уже имели приказ о готовности, о чём свидетельствовало множество военных кораблей в гавани Кальяо. Здесь встретились французский главнокомандующий, адмирал Феврие де Пуант на флагманском фрегате «Forte», английский адмирал Прайс на фрегате «President», рядом стали на якорь корабли меньшего ранга, чтобы через несколько дней снова выйти в море. И вы можете представить, как заволновались французские и английские офицерами, которые уже видели друг в друге скорых союзников, когда русский фрегат «Аврора» вошёл в гавань и бросил якорь невдалеке от своих потенциальных противников – буквально за пару дней до ожидаемой почты с известием о начале войны. Русские обменялись официальными визитами и тут же занялись возобновлением припасов, что было закончено в четыре дня; почта пришла 17 апреля, но она не содержала манифеста об объявлении войны западными державами (хотя война была объявлена 27 марта).
Ситуация была воистину проблематична для двух адмиралов: они знали, что русские должны доставить подкрепление своим соотечественникам, – либо в Ситку, на западное побережье Северной Америки, либо на Камчатку, – и что неприятельский корабль, имеющий базы на обоих берегах тихоокеанского севера, может захватить в качестве призов множество китобойцев, массово промышлявших именно в этих водах. В то время как «Аврора» стояла на рейде, между ними (адмиралами) происходили ежедневные консультации, и когда почта манифеста о войне не принесла, то, как говорили, британский адмирал, чьи интересы были более угрожаемы, решительно настаивал, что следом за русским фрегатом, когда тот снимется, нужно послать превосходящую силу и не отставать от него, пока он не приведёт в русский порт, после чего преследователь в условленном месте будет дожидаться подхода других кораблей. В подтверждение того, что в этом слухе имелась доля истины, мы видели, что английский адмиральский фрегат пребывал в состоянии двухминутной готовности к снятию. Кто-то даже утверждал, будто англичанин предлагал французу потребовать, чтобы русские не покидали рейда, в противном случае союзники воспрепятствуют этому силой. На это француз, тоже по слухам, отвечал, что такое поведение противоречило бы взаимной чести цивилизованных наций. Консультации эти ни к какому результату не привели, и «Аврора» так и ушла из Кальяо беспрепятственно, чтобы приготовить союзникам приём, жёсткий и неожиданый, который они получили в Петропавловске несколько месяцев спустя. Но об этом я расскажу позже.
Несмотря на все волнения, вызванные восточными событиями, французы не забыли и о своих перуанских интересах. Приход французского адмиральского фрегата породил слухи, что Кальяо будет подвергнут уничтожительной бомбардировке, если не удовлетворит иск за причинённый ущерб на сумму 150000 франков. Французы использовали этот слух, послали грозный ультиматум, и деньги были заплачены.
Пока наши командующие с ушами увязли в консультациях, мы, подчинённые, развлекались как в Лиме, так и в Кальяо. Мы, на «Эвридике», знали, что корабль скоро должен покинуть берег, будь то война или мир. Если война, что было более чем вероятно, путь наш лежит на север, а если бы каким-то чудом сохранился мир, корвет в одиночку отправится к островам Южного океана. Вряд ли мы уже вернёмся в Перу, и, следовательно, пришло время для прощальной вечеринки.
За долгое время стоянки в Кальяо офицеры несколько вечеров провели в доме семейства, одного из наиболее богатых или одного из наименее необразованных, где имелись две очень красивые дочери, будившие в моряках жизнь и ревность друг к другу. Я не принимал участия в гонке за симпатией молодых девиц и лишь пару раз гостил у этого семейства, но в прощальном празднике принял участие. После того и мы должны были у себя на борту устроить ужин и развлечение для множества военых кораблей, стоявших в гавани. Конечно, была приглашена и перуанская семья, ставшая для нас дружеским домом, но как только их посадили в шлюпки, как наши гости стали просить заехать на русский корабль. Военные корабли других наций им уже были знакомы, и только русского они никогда не видели. Объяснения о сложностях отношений с русскими в нынешней политической ситуации не помогли, дамам только ещё больше захотелось сделать этот визит, тогда старший офицер наших двух шлюпок, к их ликованию, приказал швартоваться к «Авроре».
Нас встретили с величайшей любезностью, офицеры с улыбками подошли к трапу, чтобы приветствовать нас, и мы поднялись. Я оставался в шлюпке последним и помог матушке двух красавиц, полненькой бойкой даме, которая высказывала некоторую боязнь подниматься по высокому трапу, под которым покачивалась шлюпка.
«Только не волнуйтесь, мадам, – сказал я. – Морской офицер приучен помогать даме на корабельном трапе». Я велел матросам [остававшимся в шлюпке] отвернуться («смотреть влево»), обернул её юбки плотно вокруг ножек и так придерживал, пока она переступала по ступенькам и пока не оказалась на палубе. [Тут следует иметь в виду, какие юбки носили тогда перуанки.] Эта забота тронула её, и, едва став на палубу, она обернулась ко мне, схватила за руку и горячо сказала: «Молодой человек! Благодарю вас! Вы спасли мою честь!»
«Вашу честь, мадам?» – переспросил я. – «Да, мой юный друг! На мне нет панталон!»
У русских мы наелись тортами и напились шампанским, танцевали их национальные танцы и слушали их грустные песни, а потом простились красивыми фразами до следующего раза: нам ещё предстояло встретиться, чтобы снести друг другу головы. Я не хотел этого визита, но это «спасли честь» почти заставило меня забыть моё недовольство.
Через несколько дней после празднества мы пришли в Вальпараисо, и там я получил письма, доставившие мне немало переживаний. Мне писали, что великие державы нажимают на Данию, чтобы та примкнула к одной из сторон в войне, что там уже говорят о снаряжении большого числа кораблей, и что, по достоверным сведениям, разосланы отзывы всем скандинавским военным на иностранной службе. Меня особо волновала, однако, следующая почта, которую ожидали дней через десять, двенадцать, вероятно везущая мой отзыв, и как раз в порту стоял прекрасный клипер, готовый отплыть в Европу через несколько дней после прибытия почты, так что мне представлялась удобная оказия вернуться домой.
Почта пришла и принесла известие о разрыве мира, всего через два месяца после объявления войны; но обещанный приказ об отзыве отсутствовал, и это меня смущало. Если я нужен дома, то я должен быть там; с другой стороны, частное письмо не могло быть основанием просить отставки из французского флота в виду предстоящей военной кампании. Я решил обсудить вопрос серьёзно с командиром, и он разрешил мои сомнения, сказав, что я прикомандирован к кораблю Морским министерством Франции и что он не имеет официального права отпускать меня без приказа Министерства, даже если бы я «настаивал» на увольнении из французского флота. Что касается позиции Дании, он был готов ручаться, что она останется нейтральной и ничего я дома не потеряю. Наконец, на случай если меня когда-нибудь упрекнут, что я-де не оставил французскую службу на основании частного письма, он предложил мне справку о том, что он отказывается меня отпускать. Так и было сделано, а через несколько дней мы отплыли, задолго до подхода следующей почты, и я уже свыкся с мыслью, что пока моя судьба связана с судьбой «Eurydice».
[“L’Eurydice” покинула Вальпараисо 31 мая и пришла в бухта Анна-Мария на Нуку-Хиве 27 июня 1854. Карстенсен, к сожалению, не обременяет читателя датами.]
Анкаркрона [швед, друг Карстенсена] расспрашивал меня о моих письмах из дома, а также о моём разговоре с командиром; но на встречный вопрос о себе он ответил уклончиво, и я не очень приставал, зная по опыту, что он сам всё расскажет, дай только время. Так и случилось; как только мы вышли в море, он явился ко мне с довольной улыбкой и сказал: «Ну вот, друг мой, теперь никто меня не ссадит, и я могу поведать тебе, что меня отозвали».
«Ты получил официальный приказ возвращаться?» – переспросил я удивлённо.
«Да, он у меня есть! – весело рассмеялся он. – Потому я и просил тебя так подробно пересказать беседу с шефом. Тебя-то он не может списать без приказа Морского Министерства, – а зачем ему проблемы со мной и моей личной афёрой?»
Командир имел секретный приказ, в случае войны идти к Нуку-Хиве, туда мы и направлялись теперь.