Про Фому
Группа молодых писателей, недавно принятых в Союз, окружила Корнея Чуковского. Высокий и седой, как учитель над первоклашками, он говорил своим полушутливым певучим тенорком:
– Вам, вам учиться у детей, вам теперь и учить их. А я – что же? «Пронесут по улице очень длинный гроб. Удивятся люди: кто это усоп?» … А вон, глядите-ка – Самуил Яковлевич пришел, свеженький, ступайте к нему, он на все ваши вопросы по-шекспировски ответит.
Чуть поодаль стоял Сергей Михалков, смотрел на Чуковского с удивленной укоризной. Тремя широкими шагами Корней Иванович подошел к нему и ласково полуобнял за талию.
– Не сердитесь, Сережа. Я искренно забываю, что это ваши стихи – уж больно точно на меня этот «длинный гроб» сделан.
И действительно, ростом два поэта были друг другу под стать, как, пожалуй, и талантом. И усы у обоих были щеточкой; а вот носы над усами совсем разные: куда уж востренькому носику Михалкова до мясистого носища Чуковского.
– Да что вы, к-конечно, пользуйтесь, Корней Иванович, на здоровье. Я себе другие стихи сочиню:
«А потом придет такое,
Непонятное, чудное,
С десятью ногами,
С десятью рогами!
А-пока… А- пока…
Апо-ка-лип-сис!»
– Поддели, старика, поддели, Сережа! Одно беда, шутку эту вашу дети не поймут. Кто им рассказал про апостола Иоанна? А может, за это взяться вам? Право же, Библия не только поповское мракобесие, а целый материк культуры, жаль его терять.
– Про Иоанна – нет, не возьмусь, – улыбнулся Михалков. – Про апостола Ф-фому, пожалуй, попробую. Про его здоровый скептицизм.
***
– «Палит палестинское солнце с небес.
Фоме говорят: наш Учитель воскрес.
И снова не верит Фома:
– Это ложь!
Учитель совсем на него не похож!»
Генеральный секретарь читал стихи медленно, с расстановкой, с легким добродушным акцентом. И усы шевелились добро и тепло. Но в паузах в кабинете висла тишина, холодная до боли.
Сталин вопросительно посмотрел на товарища Берию, на товарища Ярославского, на других товарищей и, не дождавшись слова оценки, сказал:
– Вы очень способный поэт, товарищ Михалков. «Новые стихи про Фому» – выходит, вы неотомист?
«Неотомист?» – беззвучно шевельнул губой Михалков. – «Нео – новый, Томас – Фома. Тьфу, действительно».
– Вы – НЕ-О-ТОМист, – повторил Сталин. – НЕ О ТОМ пишете. Сегодня ваш Фома не поверил, что Иисус воскрес. А завтра усомнится, что Ленин жив. Нужны ли нам такие Фомы недоверчивые? Нет, такие Фомы коммунизм не построят. Оставим древние зерна и плевелы товарищу Емельяну Ярославскому. И будем писать свой завет. Не фарисеи, но меньшевики и троцкисты. Не Святой Дух, но Энгельс. Вы понимаете, товарищ Михалков?
– П-понимаю, товарищ Сталин! – ответил молодой и способный поэт, всей душой восхищаясь мудростью любимого вождя.
Той же ночью Сергей Михалков беспощадно правил стихи. «Фоме говорят: наступает Пейсах…» – долой, долой. «А он на прогулку выходит в трусах», – трусы оставляем. Час за часом Иордан превращался в реку под названием Конго, поругание Шаббата – в пионерский субботник. О мудрость вождя! Стихи «Про Фому» – теперь не «новые», а совершенно самостоятельные – удались на славу. Только слегка неудобно было перед Корнеем Чуковским. Но он поймет.